Тихое и ранее солнечное утро. Дом еще спит, он замер в ожидании нового дня, только слегка колышется воздушная занавеска. Мама тоже отдыхает, нельзя ее беспокоить: еще только шесть, а скоро вставать на работу. Поэтому играть можно, но очень тихо.

Уже выстроились в ряд игрушки: идет линейка, как у нас, в «Динамо», куда я, дошколенок, езжу заниматься фигурным катанием. «Подровняли носочки! Не выходим за черту, а то опять будете бегать восемь кругов. А теперь повторим основные правила!»

Я всегда хотела преподавать. Мои куклы читали самодельные маленькие книжки, сидели в классе и писали ластиком на новеньком черном магнитофоне: так вот откуда эти «пыльные» следы, да, простите меня, семья, но это мой тайный класс, а у нас совсем нет доски… Идет вторая половина восьмидесятых. Нет интерактивных занятий, гаджетов, нет интернета с готовыми ответами, а бабушка зачем-то начала запасать сахарный песок и безвкусные хлопья. Бабушку я тоже учу. Она ворчит, что нужно готовить обед, что она уже старая, чтобы я поиграла во что-нибудь еще, но идет на уступки, узнав, что потребуется просто слушать стихотворение или рассказ о книжке: тогда ладно, это нужно.

На первом же уроке в первом классе, знакомясь, я заявляю о будущей профессии. «Что же ты хочешь преподавать?» – спрашивает учительница. Я поджимаю губу: этого я не знаю, хотя об этом много раз спрашивали старшие. Всматриваюсь куда-то внутрь – и ничего не вижу. Точно знаю: я учитель. Чтобы как-то смягчить ситуацию, добавляю: «Конечно, однажды, но очень давно, я немножечко хотела быть танкистом…» Класс сдержанно хихикает. «Но совсем немножечко! А потом – сразу учителем!» – горячо заверяю я, и теперь смеется уже «наша Вераниколавна».

В пятом классе я изобрела страну. Я изобретала страны давно: еще в детстве просила отправить «Мурзилке» письма и рисунки про Круголяндию, и «Мурзилка» терпеливо подбадривал маленького автора. А еще про страну, где живут и общаются живые созвездия, и про страну… лягушек. Знакомые взрослые начинали видеть во мне литератора. Взрослые так однообразны, и однажды они задали тот же вопрос, как и тогда, про учителя: «А про что именно ты пишешь?» Я не знала, что ответить: просто записываю печатными буквами со смешными ошибками то, что вдруг вижу: это как мультфильм, только экран находится где-то внутри. Конечно, мне еще трудно это выразить словами. Брови напротив подсказывают: «Может, про природу, про дружбу, про себя?» Нет. Все не то. Вздохнув, я честно отвечаю: «Про лягушек». «Ты так любишь лягушек?» – непонятливые брови удивленно взлетают. «Да нет же. Мне их просто жалко. Ну, лягушки в моей стране так хотят жить в море… В книжках всегда пишут, что реки впадают в какое-нибудь море. А болото ни во что не впадает. И лягушки мечтают. Болото – это просто болото. Должно же оно хоть во что-нибудь впадать!» – краснея, спутанно отвечаю я. Мамина знакомая перестает улыбаться. Это очень интересно, говорит она. Тебе, может быть, нужно стать писателем, говорит она. Я молчу, чтобы не обидеть, а потом, нахмурившись, шепчу себе под нос: «Я буду учителем…»

Школьные годы тянулись, как у всех: свои отношения, секреты и, конечно, записки на уроках. Однажды мальчишки перехватили одну из заветных бумажек. Они всегда так делали, чтобы немного подразнить девчонок. Мы с подругой оставались спокойными и даже не попытались сорвать операцию. Внутри захватчики увидели странный шифр; они заверили, что разгадать его легко, ведь наверняка каждый знак – это просто буква русского алфавита. Довольные своей смекалкой, они принялись разгадывать и просидели с бумагой целый урок, но так ничего и не разобрали. Побежденные, они, для приличия фыркнув – мол, времени мало, а на алгебре сейчас будет контрольная, – вернули записку, и подруга сразу же с легкостью прочитала ее. Уже второй месяц мы использовали придуманный мною секретный язык. В нем есть правила грамматики, орфографии, приставки со сходным значением записываются едиными значками, упрощена пунктуация, нет двойных согласных… Есть и народ, который говорит на нем, со своей историей, легендами, картами – пусть про Толкина мы тогда и не слышали… Наташа была прилежной ученицей, регулярно выполняла домашние задания, исправляла ошибки, а юный учитель столкнулся с тем, о чем и не догадывался раньше: учить – это не только передавать знания, это еще мотивировать, когда угасает интерес, показывать практическую ценность полученных навыков, находить правильные методы поощрения.

Тоскливыми осенними вечерами, когда часами держало у стола домашнее задание по какому-то казавшемуся ужасно скучным предмету, в мусорной корзине появлялись странные, никем не замечаемые конвертики с двумя буквами на них: «Ж.П.» – «Житель помойки». Это была игра. Где-то далеко, внизу жилого дома, живет себе да поживает не то домовой всей многоэтажки, не то леший, обитавший в соседних лесах, пока на их месте не начал стремительно разрастаться город… Как же приспособиться такому древнему дедушке? Так ведь он может читать рассказы, учиться решать примеры и даже уравнения, вешать на стенку таблицу умножения и рисунки, знакомиться со сводками погоды. Как же транспортировать ему все это? Нет ничего проще! В жилых домах есть мусоропровод: стремительнее почтового ящика для такого дела не найти! Конечно же, он всему научится, все узнает, нужно только почаще и обязательно интересно объяснять. Так я заставляла себя учить некоторые скучные уроки… Так поняла и еще одну важную вещь: то, что ты объясняешь, должно быть понятно даже «Ж.П.». Объясняй «Ж.П.» – и ты объяснишь любому. Начни объяснять самому себе то, что кажется страшным и непонятным. Позволь узнать заново то, что вроде бы уже знаешь, в этом парадокс и разгадка.

Дни самоуправления, когда хотелось пробовать преподавать, скорее, скорее! Помощь учителю – рассказать, объяснить… Вот и выпускной класс. Я посещаю подготовительные курсы педагогического вуза. На улице вдруг встретилась учительница начальной школы: уже совсем старенькая, низенькая, седая, но с тем же живым и немного лукавым взглядом. «Кем же ты хочешь стать?» – повторяет она, глядя уже снизу-вверх на рослую молодую девушку, когда-то едва достававшую до середины доски. «Я хочу быть учителем!» – она уже слышала это, очень-очень давно... «Что же ты хочешь преподавать?» – не сдается она. И я отвечаю: «Только знаю: преподавать. Пока решила учить малышей. Как вы…» Немного подумав, добавляю с улыбкой: «Конечно, однажды, но очень давно, я немножечко хотела быть танкистом…» «Вераниколавна» горячо обнимает меня, по ее щекам бегут слезы: это от счастья, говорит она, ты сама поймешь, когда станешь учителем. «Нужно еще поступить, я стараюсь готовиться…» – вздыхаю я. Но она перебивает: «Ты поступишь. Я точно это знаю. Ты – учитель.»

Дома иногда случаются спокойные взрослые разговоры за чаем со строптивым подростком. Такое тяжелое время. Есть и другие способности, можно заниматься финансами, экономикой, хотя бы стать медиком, перенять родительский опыт… Школьные учителя твердят, чтобы поступала в литературный институт: призовые места во всероссийских конкурсах, выступления на учебных мероприятиях… Кто-то из них даже отговаривает: «Пойми, говорю тебе во благо: сама испытала, адский труд, часто неблагодарный. Не знаю, стала ли бы я учителем, будь у меня еще один шанс все изменить. Все не так, как ты представляешь, это жизнь!» Наконец, сдаются: «Вот ведь настырная! Если учитель – хоть русского языка и литературы. Почему нет? Да ты же сло-вес-ник!» Я снова не могу ответить. Не знаю. Мне не сюда. Это не мой вагон, совсем не мой. Почему на моем билете указано что-то другое, что-то, чего не разобрать?..

Тихое и ранее солнечное утро. Город пока дремлет, замер в ожидании нового дня, только слегка колышутся воздушные занавески в незнакомых окнах. «Ты дальше не провожай меня, мама, одна пойду, мне так спокойнее…» – говорю я у перехода. Сейчас я буду сдавать экзамены. Прямо передо мной – педагогический вуз, слева церковь, под ногами дорога, вот сейчас я сделаю шаг, еще… Главное не оборачиваться. Это важный день. Самый важный. Я шла к нему давно, задолго до этой тропинки. В последние минуты мама пытается сказать: если ты передумала, если сомневаешься – еще есть время, есть шанс все исправить, есть другие дороги и доступные профессии. «С Богом…» – слышу я сзади, и иду все быстрее. Вдруг тишину утра разрывает оглушительный, безудержный звон колоколов – это звонит рядом церковь. Звон обрушивается сверху, ликует, вторит такту шагов: скорее же, скорее!

Через много лет я в другом университете. Мои предметы – лингвистические, ведь я «словесник». Я стою здесь, нарядная, потому что я – преподаватель. Ко мне уже сбегаются блестящие черные мантии: «Вы пришли, пришли! Пришли и к нам на выпускной! Можно познакомить вас с родителями? Мы заняли вам место в зале, прямо в первом ряду! Мы ждали вас, так ждали!» Звучит гимн и «Гаудеамус», в блеске белого от яркости солнца слышится «ура-а-а!» – смело и дружно взлетают ввысь черные университетские шапочки. «Проходите, проходите, пожалуйста… Вы с выпускниками?» – суетится охрана. «Я преподаватель», – улыбаюсь я.

Лингвисты, переводчики, коммуникаторы, регионоведы, юристы... Мои ребята давно живут, работают и создают семьи в разных странах. Из Швейцарии, Америки, с Кипра и даже далеких островов летят, летят благодарные весточки… Приходят новенькие – взволнованные, немного растерянные. Ищущие: кабинет, карандаш – и себя, так мы шутим.

В моих документах уже -дцать лет преподавания, а еще раньше – годы практик, отметка о которых занесена прямо в опыт – самый важный документ работника. «Сколько уже преподаете?» – дежурным голосом спрашивает женщина средних лет поверх очков, не отрываясь от документа. «Всю жизнь…» – с улыбкой отвечаю я. И уже серьезнее добавляю: «Всю жизнь…»