– Тетя Вера! Не бей! Не бей, пожалуйста! Мне больно! – кричал маленький Петька, закрывая худенькими локоточками белобрысую голову. Размазал по конопатому личику сопли пополам с кровушкой и, шмыгая носом, запричитал: «Ну не мог я удержаться, теть Вер, не мог! Кушать хотел до смерти!».
Верка, крупная и дородная женщина со следами былой красоты, но неопрятно одетая, с плохо вымытыми и непричесанными волосами, с неухоженными ногтями, вовсе не была садисткой. Она в бессилии опустила веник, коим перед этим хлестала изо всей мочи этого никчемного мальчишку. Сожрал в одно рыло целую кастрюлю картошки! А ей чем теперь закусывать? Бутылку самогона ей презентовал Васька–сосед за тщательно прополотый ею огород. И Верка собиралась хорошо провести вечер, глядя в телеящик, с любимым сериалом и медленно прихлебывать огненный напиток, заедая свежей картошечкой, постепенно погружаясь в свой мир грез. Так нет ведь, нашел! И сожрал!
Второй год уже пошел с тех пор, как Анька, мамаша Петькина, нагулявшая пацана от столичного хмыря, привела его к Верке. Анька – сестра не то двоюродная, не то троюродная. Бог знает, какая–то родня. Но попросила слезно. Мол, поеду в Москву, найду этого гада, стрясу с него алименты – пускай пацан у тебя побудет, а? Я ненадолго, может на месячишко. Он не балованный! Помогать тебе будет! Да и тебе, Вер, не так грустно и одиноко будет!
Вот, дурра, и согласилась! Сначала, пока не кончились деньги, оставленные Анькой для пацаненка, Вера и кормила, и поила с охотой и заботой. Даже машинку и мячик прикупила мальцу в сельпо. А потом, когда деньги закончились, и Петька уже порядком ее достал – одно и тоже, одно и тоже, а мамаша его как в воду канула, ни звонит, не пишет.
Да и кавалеры Веркины стали все реже к ней в гости захаживать. Не больно–то повеселишься с вдовушкой, когда на тебя постоянно смотрят не по годам серьезные светло–голубые глазенки шестилетнего Петьки. А еще мальчишка не умел смолчать. Все и всех комментировал.
Вот – Федор, тракторист, первый парень на деревне, высокий, чернявый, кудрявый, щедрый .В тихаря от жены и четверых деток заезжал к Верке, да не с пустыми руками. Всегда и бутылочку прихватит, и закусочку, да нет–нет, и какую–нибудь обновку.
А Петька возьми и ляпни: «Дядя Федя, а ваша жена знает, что вы с тетей Верой целуетесь? Она это одобряет?». Перестал появляться Федор.
Или Илюха–почтальон. Ну и что, что хроменький и правый глаз у него стеклянный? Зато не женатый и водочку только хорошую, заводскую приносил. Соленья отменные. Про совместную жизнь разговоры заводил.
И ему Петька отмочил: «Дядя Илья, а почему вы не все денежки бабулькам отдаете? Зачем вы их обманываете?».
Когда только он узнал, углядел, что Илюха «химичит» с доплатами и субсидиями пенсионеров.
Как отрезало, сбежал Илья.
А Верка сама работать не привыкла. Пока был муж, он был не просто муж, а главный агроном колхоза «Светлый путь», зарплату получал хорошую. Да и так, по мимо, умудрялся то одно, то другое. И все в дом. Верка, как сыр в масле каталась. Детей своих у них не было, да и особо они и не хотели. Каждый год в отпуск ездили по санаториям да по заграничным путевкам. Веркин муж и дом хороший успел построить, и машину «Жигули» шестерку купить. Верку наряжать любил. Она же красивая была. На здоровье никогда не жаловался. И кто бы думал, что в сорок пять лет, мужик, полный сил и планов на будущее, просто вечером встанет с дивана, схватится рукой за сердце, побелеет и молча рухнет на пол. И пока изумленная Верка будет кричать и звать на помощь, пульс уже не будет прощупываться. И приехавшая через час «скорая» констатирует смерть от инфаркта. Так вот неожиданно закончился Веркин рай.
Пока были деньги на сберкнижке, вроде бы и ничего. Потом, пока было что продавать, продавала. А затем, не имея ни образования, ни специальности, не найдя никакого себе занятия, Верка стала пить. Пить надо было на что–то и она, не заморачиваясь нормами морали, стала зазывать к себе мужиков. Помимо совместных выпивок, предполагались и совместные ночевки. Колхоз к тому времени развалился окончательно, население значительно поубавилось. Но многие не уехали. Кто чем промышлял, в основном, фермерством. В деревне слухи разносятся быстро – слава у Верки пошла такая, что бабы вслед плевались, а мужики подмигивали. «Шалава гулящая» – это самое цензурное прозвище из того, как ее называли.
Родители уже давно покоились на местном кладбище, недалеко от могилки мужа. Вот и некого было особо стыдиться Верке.
Аньку видно совсем прижало, раз она своего ребенка, хоть и безотцовщину, но ведь единственного, притащила к такой даме, как Верка. И сгинула.
«Ну не в Москву же ехать, искать ее!», размышляла Верка. А , всхлипывающий Петька, прятался в свой любимый трехстворчатый шкаф, где хранились его «богатства» – фото из семейного альбома, разноцветные фантики, стеклышки, медвежонок Джонни, пластмассовые солдатики, букварь и, купленные Веркой, машинка и мячик. Сквозь щели проникал свет и пылинки, кружащие и танцующие в этих лучах, успокаивали мальчика.
Приставив колченогую табуретку к шкафу, Верка, кряхтя, взобралась на нее и достала заветную коробку. Там лежали ее документы, Петькины, и заначка на «черный день». Пересчитала, слюнявя пальцы, на три раза. От этого денег больше не стало. Всего десять тысяч рублей. Не густо. И взять больше негде.
Верка глубоко задумалась. На дворе июль. По–правильному, первого сентября Петька должен идти в первый класс. Уже пару раз Вероничка из соцзащиты забегала, спрашивала, что да как. Предложила: «Раз мать пропала, давай, подавай в розыск, а мальчишку надо оформлять в детский дом». Разве это правильно? Она, Верка, какая–никакая, а родственница. Сразу вспомнилась мать–покойница. Она бы ни за что не разрешила так сделать. Мать была строгой, но жалостливой. Всем всегда помогала.
И Верка решила ехать! В который раз набрала уже выученный наизусть номер Аньки и ее старая «Нокия», еще кнопочная, но супернадежная, привычно выдала надоевшую до зубовного скрежета фразу: «Абонент временно не доступен. Перезвоните позже».
Нашла симпатичную сумку, засунутую на антресоли после последнего с мужем отпуска, сколько лет уже прошло? Восемь или девять? Так и не сообразив, стала неторопливо складывать вещи. Потом пошла, растопила баню. Прихватив дубовый веник и отчаянно сопротивлявшегося Петьку, спокойно и в растяжечку, попарила его и себя. Сполоснула волосы уксусным раствором, как мама учила. С трудом расчесала некогда роскошную гриву, которую так обожал умерший муж. Теперь в волосах проблескивала седина, густоты стало меньше, но длина еще ого–го, почти до щиколоток. Собрала в строгий пучок, надела свое любимое платье с маками, болгарские белые босоножки, напялила на Петьку шорты и футболку. И, подхватив сумку, стала закрывать ставни и дверь. Ключ, по деревенской привычке, сунула за притолоку.
На автобусной остановке они были в районе обеда. Летнее солнце нежно припекало, а легкий ветерок компенсировал жару приятной прохладой. Купив билеты, Верка присела в тенек. Петька, как обычно ныл, что хочет кушать. Пришлось взять ему беляш и сок. Поев, он стал приставать к Верке с расспросами о Москве.
Тут подошел автобус. Усевшись на свои места, Верка посадила пацаненка к окошку и задремала. Ехать было долго, почти десять часов. Правда, остановки были предусмотрены. Люди в автобусе, в основном, молодежь, тут же уткнулись в свои телефоны – смартфоны – айфоны. Кто постарше, прикемарили и только два темпераментных кавказца на заднем сидении всю дорогу что–то обсуждали на своем гортанном и непонятном языке.
Верке приснился странный сон. Будто стоит она на Красной площади. Одна. Кругом никого. Тишина. Вдруг – бьют куранты. Много раз. Со счета сбилась, сколько. А из Мавзолея выходит Ленин. Живой. А за ним Сталин. Идут к ней. И смотрят так строго и осуждающе.
– Ты почему ребенка не кормишь?, – закричал на нее Сталин. Верка проснулась в холодном поту. Оказалась, это кричал кавказец, у которого Петька (и как только он смог?!) стащил сумку с фруктами. Довольный, объевшийся хурмой и виноградом, весь чумазый, в футболке, заляпанной соком, Петька выглядел по–настоящему счастливым.
Верка с извинениями отдала оставшиеся не съеденные фрукты обратно и горько вздохнула: «Ну, когда же ты нажрешься, демон ненасытный!», но больше для острастки и показухи для горцев. В душе она недоумевала, неужели им жалко для ребенка этого добра, что растет у них под каждым забором?
Вот и автовокзал Москвы. Суета. Людей – толпы. Ничего не понятно. Хотя бы сумка не очень тяжелая и то хорошо. Верка, взяв мальца за руку, закинув сумку на плечо, двинулась вперед. Вот и метро. Давно она здесь не была. Отстояв очередь в кассу, слегка удивила вопросами: «А сколько нынче проезд стоит? А ребенок бесплатно? А почему не жетоны? Куда эту карточку засовывать?». Но, справилась. На бумажке, что оставляла беспутная мамаша Петьки, кроме телефонного номера, был и адрес: метро 905 года, улица, дом, квартира. С грехом пополам, разобралась со схемой метрополитена, как ехать. Две пересадки. Вот и выход. У пятерых спросили, где эта улица. Не знают, не местные. Наконец, одна дамочка немолодых лет с такой же старой болонкой на поводке, объяснила, куда идти. Улицу нашли. Теперь дом. Вот и указанная квартира. Этаж второй, не высоко. Домофон не исправен, дверь в подъезд открыта. Звонит Верка в звонок, слышит, как он соловьем заливается, а никто не открывает. Нет никого.
Вот тут Верка загрустила. Ей и в голову не приходило, что может быть так. Она, наоборот, все прокручивала гневную речь Аньке, которая, по ее мнению, позабыв про сына и сменив номер телефона, вовсю наслаждалась жизнью в столице. И куда теперь? В Москве у нее никого нет: ни друзей, ни родни. А цены в гостиницах тут такие, что и на сутки не хватит. Что же делать?
И Петька заныл, громко. Верка на него прикрикнула. Из соседней квартиры высунулась какая–то бабуля, с морщинистым личиком, похожая на хорька. Мол, что тут такое? Что за шум? Верка кинулась к ней, как утопающий к шлюпке. Обсказала ей ситуацию, все обрисовала в красках, слезу крокодилью пустила. Лишь бы сработало!
Бабуля (представилась Нелли Георгиевной), не видела Аньку уже давно, пару месяцев точно. Узнала ее на фотографии, показанной Веркой. Квартира стоит пустая. Тут недавно протечка по стояку была. Слесари бегали–бегали, в домоуправление звонили, без толку. Так никого и не нашли, а вскрывать без хозяев побоялись.
Опять тупик. «Что же нам делать?», – жалобно проскулила Верка, украдкой поглядывая на реакцию бабульки. Нелли Георгиевна вдруг вспомнила, что на пятом этаже, в их подъезде, живет Сашка. Ну, то есть, он уже давно не Сашка, а Александр Иванович. Мент он, не то майор, не то полковник. Не помнит она. Знает только, что служит в МУРе (это московский уголовный розыск, самая крутая контора по всей стране!).
– А давай–ка его попросим помочь!, – встрепенулась соседка.
Дело шло к вечеру. Петька, наевшись от пуза бабулькиных пирожков, прикорнул в уголке кухоньки. С работы вернулись ее внучки и недовольно рассматривали непрошеных гостей.
Верка с Нелли Георгиевной потопали на пятый этаж. Александр Иванович был, на удивление, дома. Только проснулся после суточного дежурства. Выслушав сбивчивый рассказ Верки под заунывные подвывания Нелли Георгиевны, он, почесав через застиранную майку вполне заметное брюшко, изрек:
– Найдем. Только заявление придешь писать завтра в контору. Документы не забудь, какие есть.
– Какие? – Верка непонимающе смотрела на него.
– Те, где ваша Анька присутствует, – терпеливо объяснил Александр Иванович.
– Только в Петькином свидетельстве о рождении.
– Вот его и принесешь. Адрес запиши: метро Цветной бульвар, Петровка, 38. На вахте спросишь майора Иванчука, я оставлю пропуск. Твоя фамилия?
– Зайгорская.
– А Аньки твоей?
– Филиппова.
Верка стыдливо сунула руку в лифчик и достала сверток, завернутые в мужской носовой платок деньги и документы она хранила там. Александр Иванович пристально поглядел на зеленую потертую бумагу, где вместо фамилии–имени–отчества отца Петьки, стоял прочерк.
– Все понятно? – важно и со значением спросил Александр Иванович.
– А как быстро вы е найдете? – Верка потупилась и теперь рассматривала не очень чистый пол в прихожей майора.
– Так откуда мне знать? Может скоро, может не очень, как получится. Как повезет, – поправился Александр Иванович.
– А я, а мальчишка? Где нам ночевать, на вокзале? У Нелли Георгиевны и так повернуться негде!
Александр Иванович устало потер лоб, почесал затылок и опять пристально посмотрел на Верку. Действительно, ну куда, на ночь глядя, ей идти. Город не знает, денег в обрез. Ребенок чужой на руках. Да и заявление надо принять по закону, как положено. Из комнаты сердито шипела жена, что уже пора и честь знать…И тут ему в голову пришла шальная мысль.
– Так. Обождите.
Он быстро сходил в ванную и что–то, завернутое в газету взял с собой.
– Пошли.
Вся компания стояла возле двери квартиры, где недавно жила Анька. Александр Иванович развернул газетку и тетки увидели какие–то странные крючочки.
– Я сейчас вскрою эту дверь. Это не совсем по правилам, но…Ты с дитем там побудете, пока будет идти розыск. Это максимум, что я могу пока сделать!
И, недолго думая, стал ковырять своими отмычками замки. Совсем немного времени понадобилось бывалому оперу, чтобы справиться с двумя небольшими преградами. Зайдя внутрь, Александр Иванович, Нелли Георгиевна и Верка были, мягко скажем, удивлены. Такого «порядка» с приставкой «анти» сложно было представить. Жутчайший бедлам. Похоже, что кто–то что–то искал. Но искал с такой злобой и ненавистью, что пооторвал все дверцы на тумбочках, выпотрошил подушки, разломал бытовую технику. В общем, мамаево побоище.
– Это что же делается! – старушка в шоке стала часто–часто моргать.
– Да уж! – крякнул Александр Иванович.
– Кошмар! – вздохнула Верка.
Удивительно, но поломано было не все. Не разбиты окна, на месте электроплита (выдранная духовка не в счет), диван, опять–таки цел. Верка поняла, что вечер у нее будет длинным. Она поискала глазами веник, совок и приступила к уборке. Сноровисто сортировала мусор, заполняя найденную упаковку полиэтиленовых пятидесятилитровых мешков под завязку. На выброс пошло все, что не подлежало восстановлению – от наполнителя подушек до разбитых стаканов.
Часа через два квартира уже не напоминала тот «ужас», который был. А еще через час сияли свежевымытые полы и даже были водружены на свое место шторы. Весь хлам был снесен на близлежащую помойку. При доскональном осмотре всех оставшихся предметов, было найдено постельное белье и сооружено нечто, заменяющее собой подушки.
Можно было идти, забирать Петьку у Нелли Георгиевны и укладываться спать. Верка подумала, что утром ей будет не до того и надо по–быстрому чего–нибудь сварить Петьке на завтрак. Пока она разгребала завалы на кухне, она нашла целую пачку гречки. Так, вот кастрюля. А вот сковорода. Памятуя советы своей мамы, Верка всегда перед варкой крупу обжаривала на сковородке. Высыпала и застыла. В крупе что–то блестело. Первой мыслью было, что битое стекло попало. Но пачка–то была запечатана. Приглядевшись по-внимательнее, Верка поняла, что это отнюдь не стекло. Хоть и прожила она всю жизнь в своем колхозе, но телевизор смотреть любила, книжки читала, да так что–то, да понимала она в жизни.
– Брюлики! – выдохнула обалдевшая Верка.
Забыв о каше, Верка расстелила на столе газету и аккуратно отсортировала гречку от бриллиантов. 27 штук, крупных, хорошей огранки. Не все они одинаковые – несколько голубоватых, несколько желтоватых, крупнененькие. Размер – больше ее ногтя. Фиг знает, сколько это по каратам!
– Так вот что здесь искали! – осенило Верку.
И не смотря на свою импульсивность и легковерие, Верка вдруг поняла, что про свою находку говорить никому нельзя. Даже правильному Александру Ивановичу. Даже милейшей Нелли Георгиевне. Никому.
Она осторожно ссыпала блестящие камешки в маленький кулечек и надежно пристроила на своей объемной груди.
Быстро сварила кашу, сходила к соседке, забрала сонного Петьку. Потом принесла сумку. И села у окна думать. Как быть дальше? Разрешить себе начать новую жизнь?
* * *
– Мадам! Кофе подавать?
– Да, Розочка, давай. Я уже освободилась.
В интерьер позднего классицизма вплыла (трудно назвать по–другому неторопливо–плавные и выверенные движения) крупная дама забальзаковского возраста. Стильное каре, окрашенное по последней моде пестрыми перьями, брючный костюм а-ля кардиган, скрывающий излишнюю полноту, дорогие, неброские украшения. Шлейф дорогих духов плыл за ней также неспешно, как и весь ее образ.
– Розочка, деточка, я же просила тебя – не соблазняй! – дама шутливо погрозила пальчиком зардевшейся прислуге.
– Тут хватит на семерых! А мне фигуру блюсти надо! – мадам кокетливо кивнула на горку свежеиспеченных круассанов.
– И так могу слониху в цирке заменять!
– Абрам Исакович считает вас самой красивой женщиной в мире! – Роза пыталась отстоять свое право на кулинарные шедевры. – Пирожные не калорийные, тесто не дрожжевое, крем диетический! Да и Петр скоро придет! Он сказал, что будет сегодня пораньше.
– Лиса! Знаешь прекрасно, как Петенька обожает твою выпечку! Ему, понятно, можно! А мне.Ну если только попробовать! – хозяйка дома лукаво подмигнула и отправила в рот чудесный шоколадный круассан.
Ах, Роза! Искусительница-обольстительница!, – смех хозяйки разлетелся по столовой.
В этот момент открылась дверь и на пороге комнаты появился молодой, лет двадцати, красивый блондин. Очень высокий, стройный с широкой белозубой улыбкой. Он шутливо поклонился, трогательно прижав правую руку к сердцу и чмокнул в щеку хозяйку.
–Тетушка! Вы, как всегда, чудесно выглядите! А как заманчиво пахнут эти вкусные штучки! – за этой тирадой молодой человек быстро расправился с грудой пирожных и блаженно откинулся на спинку кресла.
– Сегодня в клубе только и было разговоров, что о предстоящих соревнованиях. До них еще две недели, а этот поц Давидович готов глаза был выцарапать Ейцу! Их чуть не водой пришлось разливать!
– А что ты хочешь? Это не гешефт, заключить такое пари! – хозяйка лениво вытащила серебряный мундштук, вставила длинную коричневую сигарету и с наслаждением закурила. В кармане у нее запел мобильник.
– Шалом, Абрамчик! Бокертов!, – мадам бегло заговорила на иврите. За время ее разговора Петр прикончил все сладости, допил чай и успел шлепнуть по мягкому месту покрасневшую Розу, которой он очень нравился. Но субординация не позволяла ей открыто в этом признаться.
Петру нужно было идти. Он поблагодарил тетушку, подмигнул Розе и распрощавшись ушел. Мадам не спешно спустилась во двор, села в свой кадиллак и, включив радио, где ненапряжно мурлыкала приятная мелодия, поехала в аэропорт. Дорогих гостей она любила встречать лично.
Рейс немного задерживался. Присев возле фонтана, она наблюдала за людьми. Кого–то встречали, кого–то провожали, кто–то сам куда–то летел. Тащили чемоданы, сумки. Смеялись, плакали, ругались, обсуждали, рассказывали. Людской муравейник с многоязычным звучанием тек в свете ламп и отражался на мраморных стенах мимолетными тенями. Жизнь продолжалась. А вот и нужный московский рейс.
– Нелличка Георгиевна! Как я рада вас видеть!
– Верочка! Какая ты красавица! Гранд–дама! – сухонькая старушка пыталась обнять Верку, но рук не хватало.
Она все таки собралась и прилетела к ней в гости.
Вечером, за рюмкой чая, они долго вспоминали события тех дней, когда они познакомились. Самое лучшее Веркино жизненное решение. Про то, как Верка прошла через ужас и брезгливый страх опознания изуродованного трупа Аньки, что был найден в лесопарке и долго числился неопознанным. И как она везла тело в закрытом гробу, как хоронила. Сколько инстанций пришлось пройти, пока позволили усыновить Петьку. И потом, сделав все, как придумала себя порадовать и купила за недорого путевку на Мертвое море. И влюбленно-восхищенные глаза Абрамчика, который уже не отпустил ее от себя. Он–то и помог легализовать найденные камешки через алмазную биржу. Дом в Тель–Авиве, любящий муж, солидная сумма на счете. Племянник усыновленный, практически сын, Петенька, университет с отличием закончил, в армии отслужил. Вот пока не женится никак, но это пока. Красавец! И дети Абрамчика (он вдовец) часто бывают у них в гостях. Грех жаловаться! А завтра они с Нелли Георгиевной поедут в клинику, где их ждут. В Израиле онкология – не приговор. Вылечат! Еще поживем!

Разработано с душой в logov.studio